Вечером 15 апреля в Париже загорелся собор Парижской Богоматери — главный собор Франции и один из самых известных готических храмов в Европе. Обрушилась крыша сооружения, но стены удалось сохранить. Доктор исторических наук, профессор Высшей школы экономики Олег Воскобойников рассказал «Медузе» о том, какое значение Нотр-Дам имеет для культуры и истории европейской цивилизации. 
Собор Парижской Богоматери входит в десятку древнейших и важнейших готических соборов Западной Европы. Построен в XII-XIV веках в столице Капетингов, в сердце Иль-де-Франса, то есть в будущей сердцевине могущественного Французского королевства. Но парижский собор в то время — не собственность короля, не собственность власти, это место, где служит епископ Парижа. А епископ Парижа — это даже не архиепископ, он подчиняется Сансу, сейчас небольшому городу.
Неудивительно, что вокруг Парижа есть соборы, пожалуй, более значимые, если говорить строго, без эмоций и только с точки зрения истории архитектуры. Реймс в чем-то важнее, Шартр в чем-то важнее, Страсбург в чем-то оригинальнее, Бове и Амьен выше, Руан тоже прекрасен, и Бурж тоже. Это такое кольцо, в котором Нотр-Дам тем не менее представляет собой совершенно исключительное явление.
Особое значение Париж приобрел в XIII веке, когда, во-первых, укрепилась власть короля, а во-вторых, Людовик IX Святой привез терновый венец. Эта реликвия с незапамятных времен хранилась в Константинополе. В 1240-х годах, когда Людовик готовился к Крестовому походу, власть в Константинополе принадлежала родственникам французского короля. У них были финансовые трудности, они заложили терновый венец венецианцам, и король Франции выкупил этот терновый венец вместе еще с рядом святынь, связанных с земной жизнью Христа. А мы с вами понимаем, что реликвии, связанные с Христом, — для христиан совершенно особые. Это даже не хитон Богоматери, который хранится в Шартре и тоже чудом пережил пожар 1194 года.
Терновый венец приехал в Париж, и для него в 300 метрах от собора Парижской Богоматери строилась часовня Сент-Шапель. В то же самое время Нотр-Дам активно достраивался. Он был, судя по всему, весь белый — того же цвета, что, по крайней мере до сегодняшнего дня, фасад. И уже в XIX веке терновый венец переехал в Нотр-Дам, для него три раза изготавливался ковчежец, в котором он и хранился.
Не важно, как каждый из нас с вами к нему относится, верим мы или не верим в то, откуда он и что [собой представляет]. В наше время, конечно, трудно себе представить, что собор — это не только место, где люди собираются для молитв, но это еще и средостение, которое связывает небо с землей, и как будто горит на небе и земле одновременно.
Из удивительных явлений в Нотр-Даме следует отметить обе готические розы в трансепте — то, что сейчас выделяется на фоне ночного неба, оскал пожарища. На фасадах над южным и северным входами — самые большие готические розы Франции, около 13 метров в диаметре, они совершенно удивительные. Точно так же удивительны порталы, их скульптурное убранство. При этом оригинальных витражей там относительно немного. Упавший шпиль относится к XIX веку — понятно, что эти сооружения падали довольно часто из-за грозы, поэтому относятся либо к чуть более раннему времени, либо к XX веку.
Понятно, что собор здорово пострадал от времени, в том числе от революций, хотя не от всех, а в основном от самой первой — Великой Французской революции. Тогда с него снесли часть статуй, в частности все статуи с коронами, потому что революционеры резонно видели в них изображения королей Франции. Потом часть этих голов, по счастью, была найдена — они стоят в Клюни.
Есть соборы более крупные, чем Нотр-Дам, есть соборы более объемные, лучше сохранившие витражи или лучше сохранившие пластику. Нотр-Дам стал не самым великим собором, он стал собором-образцом, моделью, которую можно копировать. Скажем, София Константинопольская — это нечто неповторимое по определению, она так и создавалась. Юстиниан строил Софию, чтобы упаси бог никто не повторил, и это очевидно всякому, кто там бывал. А собор Парижской Богоматери — это модуль, не только архитектурный, но и общекультурный, который можно было при желании уменьшать или увеличивать и тем самым ориентироваться на Париж как на центр христианского мира, центр цивилизации, город, в котором, начиная с Людовика Святого, с середины XIII века, хранятся важнейшие святыни христианского мира.
Это одновременно и символ Франции, и символ средневековой [европейской] цивилизации, но вовсе не только ее. Думаю, что это значение Нотр-Дама, заложенное при последних Капетингах, и создает в нашем коллективном сознании, а также в бессознательном, тот эффект, который мы все сейчас ощущаем, — эту зияющую пустоту и нежелание, чтобы завтрашний день начинался, если собора не станет. Это связано с тем, что в теле христианского мира погибает если не сердце, то что-то очень важное. Очень страшно.
В Первую мировую войну очень сильно пострадал Реймский собор, многие витражи погибли, [Марк] Шагал потом делал новые. Даже во Вторую мировую войну, которая Средневековью принесла потерь больше, чем вся предшествующая история, Кельнский собор чудом устоял. Авиация уничтожила весь город, 12 из 15 романских церквей погибли, но готический собор устоял. Да, очень пострадала Германия, отчасти — Италия. Но это было то, что по-французски называется, «à la guerre comme à la guerre», на войне как на войне, — более или менее понятно, что и почему происходит. Но так, чтобы у тебя на глазах сгорела целая цивилизация — я вообще такого не помню.
Если стены сохранятся, то, по моим представлениям, можно считать, что храм восстановим. Крыша его не будет оригинальной средневековой, но система ее хорошо известна и достаточно неплохо изучена. Так что это все можно, как говорится, restitutio in integrum — вернуть в первоначальное состояние.
Если рухнут стены, то можно восстанавливать собор из тех же камней, как у нас был восстановлен Собор Спаса Нерукотворного образа в Свято-Андрониковом монастыре в 1960-е годы. Ты приходишь туда и видишь, что это храм XV века, потому что камни — те. Камни — живые, они помнят и тепло рук, и сталь зубила. Даже если они попадали все, то, пусть они колются от огня, но не горят. Вопрос только в том, сколько останется.
